Глава 11

Весна 1449 г. Константинополь

…шпион! Так уж выходит. Ну, конечно, хорошо бы еще раз перепроверить… Или подсунуть эту версию бывшим коллегам?

На следующий день Алексей снова пришел в гавань Феодосия – и чуть было нос к носу не столкнулся с Карабисом! Случай… Нувориш был одет скромненько, не как всегда, да и коляска – неприметная одноколка с поднятым, несмотря на солнечный день, верхом – несомненно, свидетельствовала о нежелании господина Карабиса привлекать к себе чье бы то ни было внимание.

Таился Агафон, таился!

И вот еще… Лешка глазам своим не поверил, увидев мелькнувшего рядом с Карабисом человека. Черная, аккуратно подстриженная бородка, аристократические манеры, этакая вальяжность в жестах и мимике… Алос Навкратос – пожалуй, крупнейший судовладелец в городе. К тому же имеющий и несколько сухопутных транспортных контор. Алос Навкратос еще лет пять назад подозревался в связях с турками, правда, ничего конкретного доказать тогда не удалось. Но вот сейчас… Тайные вояжи Карабиса в Феодосийскую гавань, стоявший там турецкий корабль, замаскированный под мирное венецианское судно, Алос Навкратос – все это вместе выглядело в высшей степени подозрительно!

Агафон, махнув рукой Навкратосу, быстро тронул повозку – управлял сам, без возчика – и через пару минут скрылся из виду, завернув за какой-то склад. А господин Навкратос не особенно-то и таился! Впрочем, а зачем ему прятаться, когда у него здесь, в гавани, полно складов? Уселся в щегольскую коляску, хлопнул по плечу возницу – поехал, ничуть не торопясь и – не хуже того же Лешки – явно любуясь открывающимся видом.

Синело – до боли в глазах – море, ярчайшее солнце отражалось в воде ослепительным взрывом, белые чайки алчно кружили над палевой пеной прибоя. Мощная зубчатая стена – стена Феодосия, казалось, уходила куда-то за линию горизонта, скрываясь в утренней туманной дымке.

Надвинув на глаза шляпу, Алексей повесил мантию на руку – не мог уже в ней идти, до того стало жарко – и так же не спеша, зашагал к воротам, стараясь не терять из виду коляску Навкратоса.

Проехав ворота, та повернула направо и, убыстряя ход, покатила вдоль городской стены. Лешка, конечно, уж не стал бежать, но все ж присмотрелся, увидел, как, взяв влево, на улицу Медников, преследуемые поехали к площади Тавра. Вот туда уж совсем нельзя было Лешке соваться – ну, разве что, накинув на плечи мантию. Подумав, молодой человек так и сделал.

Нет, вряд ли его хоть кто-нибудь мог сейчас узнать, особенно – издали! Раньше был светловолосый, теперь – ярко выраженный шатен, даже специально отпущенная борода аккуратно выкрашена, к тому же – надвинутая на самые глаза шляпа, да еще и мантия, да и вообще – вид некоего иностранца: длинноносые башмаки, узкие шоссы, шейная цепь – жазеран – правда, потускнела, но издали все еще сходила за золотую. Иностранец! Какой-нибудь франк или генуэзец. И походка соответствующая – если Алексей не забывал ее контролировать. Спасибо Мелезии, научила – мама родная не узнает, точнее сказать – Ксанфия. Как-то она там, в Московии? Как Сенька, не болеет ли, не дай-то Господь?

– Здравствуйте, господин старший тавуллярий! Вот вы-то мне и нужны!

Господи… Это что еще?

– Вы, вы… Я вас сразу узнала! Только не говорите, что вы меня не помните!

Да уж, бывают в жизни встречи! Присмотревшись, Лешка узнал в подошедшей к нему пожилой матроне ту самую старушку с улицы Медников, что жаловалась в сыскной секрет на разбитые горшки с цветами. И настырная же была старушенция! Такая сухонькая, востроносенькая, боевая! Как же ее зовут-то? А не вспомнить теперь.

– Нет, нет, я не по старому делу, – старушка невозмутимо вышагивала рядом с Лешкой. – У меня ведь, господин старший тавуллярий, опять горшки разбили! Один раз – вот прямо только что! Прошу вас, зайдите ко мне – составьте акт! Это же полное безобразие. Какие-то разбойники житья не дают, никто их не ищет… Я, господин старший тавуллярий, настаиваю на немедленном составлении акта, иначе оставляю за собой право пожаловаться в вышестоящие инстанции! А что делать, господин старший тавуллярий?

Во время разговора – точнее сказать – монолога – старушка все время повышала голос, так, что сейчас уже почти кричала, привлекая к себе – и к Лешке – внимание многочисленных прохожих. Что и говорить – местечко-то было людное.

– Так что, господин старший тавуллярий…

– Хорошо! – Алексей быстро кивнул. – Идемте составлять акт. Только вот, найдется ли у вас перо и бумага, как видите, я ничего такого с собою не захватил.

– И то сыщется, и другое, господин старший тавуллярий. Вы придите только!

Деваться, похоже, было некуда – ну, не бежать же? – И Лешка поспешно свернул в тенистый садик, за которым виднелся небольшой двухэтажный дом с добротной, покрытой затейливой резьбой, дверью.

При виде старушки дверь, словно бы сама собой, распахнулась и чистый девичий голосок прожурчал:

– Вижу, вы быстро управились, госпожа.

– Ха, быстро? – Старушка скосила глаза на своего спутника. – Чисто случайно встретила на улице господина старшего тавуллярия. Он ведь и прошлый раз занимался нашим делом, помнишь, Глафира?

Служанка – смешливая светловолосая девчонка лет четырнадцати – поклонилась и прыснула:

– Что-то он в прошлый-то раз не сыскал лиходеев!

– Ну, может, сейчас повезет – сыщет… Прошу наверх, господин старший тавуллярий.

Поднявшись по недавно выкрашенной лестнице, Алексей очутился в небольшой узковатой зале, с двумя широкими лавками вдоль стен и обширным столом, на котором – старушенция не обманула – в образцовом порядке были разложены писчие принадлежности: стопка сероватой бумаги, три яшмовые чернильницы и серебряный стаканчик с гусиными перьями.

– Что, господин старший тавуллярий, заявления снова можно писать или сойдет и старое?

– Сойдет и старое, – махнул рукой Алексей. – Ну, показывайте же, где тут у вас место происшествия? Буду составлять акт.

– А вот. – Бабуся распахнула ставни. – Все, как и в прошлый раз! Видите?

Прямо под окном, на широком карнизе, в ряд были выставлены горшки с цветущей ярко-красной геранью или каким-то подобным ей растением, Лешка в цветах не особенно разбирался. Всего семь штук, вернее – шесть, от последнего, седьмого, остались одни осколки да ошметки черной землицы.

– У меня и внизу цветы, вон, видите? – высунулась в окно хозяйка. – Так их ведь не тронули! Ну, что вы на это скажете?

– Думаю, мальчишки шалят – бьют из пращи на спор… Ну, во-он с того пригорка! – Лешка и в прошлый-то раз мыслил примерно в этом же направлении – ну, кому еще-то нужно было столь избирательно бить чужие горшки?

– Так мальчишки разве попадут? – усомнилась бабка. – Хотя, конечно, балбесов средь них хватает. Так что, составляется акт?

Вздохнув, старший тавуллярий уселся за стол и обмакнул в чернильницу первое попавшееся перо. Ему вдруг самому стало интересно, почему ребятня выбрала для своих дурацких соревнований именно это окно? Вон, в соседнем доме, на карнизе – точно такие же цветы! Почему их не трогают? Какая во всем этом логика?

Еще раз подойдя к окну, Алексей посмотрел вокруг, окидывая панораму. Даже – не столько уже для бабки, сколь для себя – составил примерную схему. Вот тут – большой квадрат – площадь Тавра, здесь, узенькая такая, улица Медников, дом, напротив – садик, холлом – вот с того холма можно цветы из пращи достать, если постараться, конечно. А вообще, откуда их видно, эти цветы-то? Ну, с того же пригорка и видно, а еще? С улицы, кстати, не очень-то – карниз широкий, улочка узкая, наверняка – голову задирать надо. Неудобно!

А вот если выйти, так сказать, за границы системы! Лешка быстро изобразил на листке небольшой неровный кружочек – площадь Константина. Снова посмотрел в окно: во-он из того четырехэтажного домика должно быть прекрасно видно. С последнего этажа – из двух окон…